| Главная » Файлы » Домашняя библиотека » Фэнтэзи |
Передышка в Барбусе
| 28 Июн 2011, 11:00 | |
| Юрий Никитин. Передышка в Барбусе. ПРОЛОГ Жаба пищала в ужасе и пятилась. Просто вся обрыдалась. Голосок был плачущий, а выпученные глаза чуть не лопались. Мрак зарычал, чтобы кончала прикидываться: она ж уже привыкла, знает, что это же он, прежний Мрак, бояться не надо, какая ей, дуре, разница, а в волчьей личине он тот же самый, даже лучше, ибо для жабы нет зверя гаже и подлее человека, каждый норовит пнуть или бросить камнем. Но вредная Хрюндя от страшного рыка изобразила совсем уж панический страх и бросилась в угол пещеры, пытаясь втиснуться в крохотную щелку. Он грянулся оземь и не успел подняться, как на него обрушилось его зелёное бородавчатое сокровище. Теперь она верещала от счастья так, что звенело в ушах, не давала встать, всего истоптала, испихала, облизала. Мрак не успевал уворачиваться от её длинного языка и толстых лапок. Наконец он все таки уселся, ухватил Хрюндю за загривок, но толстая шкирка выскользнула из пальцев, жаба шлёпнулась к нему на колени. Мрак попытался грозно взглянуть на неё, но встретил невинный обожающий взгляд и застонал в отчаянии: — Ну что на тебя нашло, дура? Я ведь уже столько раз при тебе перекидывался, и ничего. Ну, что ты затеяла? Смотри, вот это тоже я. Рухнул опять на пол, ушибся, вставать не стал — лапы уже дрожат. Хрюндя уселась поудобнее, распахнула пасть и завопила, что боится, боится, БОИТСЯ этого страшного чудища, которое появилось вместо её любимого родителя, что вот она прячется в угол, глазки закрывает, лапками отмахивается... Ну, пожалуйста, пусть он больше не превращается, ей же страшно!!! Мрак снова бросился на пол, ругаясь сначала по волчьи, а потом и по человечьи — всё болит, локоть расшиб, шкура чешется. — Ну, хоть теперь поняла? Хрюндя тут же, без раздумий, с визгом прыгнула к нему, преодолев в гигантском прыжке половину пещеры, попробовала от избытка чуйств обнять его за шею всеми четырьмя лапами сразу, да ещё и всего зацеловала. — Вот ведь дурёха, — выдавил Мрак со злостью. — Мало мне было одного дурня. Таргитай хоть пел. Жаба сразу задрала морду и выдала на редкость громкую и немелодичную руладу. Мрак отшатнулся, попытался сбросить квакёныша, но Хрюндя уцепилась всеми четырьмя. — Да, — сказал Мрак, — точно, второй Таргитай... Эй, прекрати! Он оглянулся: у выхода толстая шкура, даже человек из Леса не будет лежать на голом граните, когда такое рядом, подтащил к себе, улёгся и попытался сосредоточиться, пока счастливая Хрюндя с песнями топала по нему взад вперёд так, что в глазах темнело. — Глупая ты, глупая, — прошептал он. — Хорошо ещё, что любят не за мудрость, а то бы... Что я делаю, мелькнуло в голове. Тут произошло такое, такое невероятное, надо забиться в пещеру поглубже, осмыслить, а то и вовсе остаться тут на всю жизнь, ибо его жизнь теперь стала бесценной. Это другим рождаться, жить, стареть и умирать, но он, после того, как стёр по незнанию в Книге Бытия свою кончину, теперь может жить вечно. Почти как боги, только боги бессмертные, а он, увы, смертен. В том смысле, что убить его так же просто, как и раньше. Но если не дать себя убить... Он зябко повёл плечами. Он увидит, как рождаются племена, превращаются в могучие народы, стареют и гибнут, на смену приходят новые, как на месте болот вырастают леса, потом там появляются степи, а затем и вовсе все засыпает жарким песком... А где то горы рассыпаются в щебень, где то высыхают моря... Он все это увидит, если не даст себя убить. А чтобы не убили, надо найти уединённое место в горах, затаиться и просто жить... Мысли были суматошные, горячечные, настолько не похожие на его прежние мысли, всегда прямые, суровые и честные, как удар его огромной секиры, что он сам смутно удивился, забеспокоился. Мало того, что последнее приключение едва не размазало его по жизни, как мокрый след от улитки... Подумать только: дрался с чудищами, магами, даже богами — а больше всего страдать пришлось во дворце Куявы, где никаких особых врагов, а была лишь золотоволосая тцаревна Светлана. Уже тогда он ощутил, что стал совсем другим Мраком, совсем не тем, кто повергал чудовищ, бил магов и даже у самого Рода из клюва выдрал Перо... И вот сейчас он — уже третий Мрак: трусливый, трепещущий, внезапно осознавший сверхценность своей жизни, которая, оказывается, может длиться вечно. Что я делаю, сказал он себе с досадой. Надо сесть и помыслить о бренности жизни вообще и о его чудо жизни, прикинуть, как ею лучше распорядиться и как сберечь... Это раньше можно было не беречь, всё равно скоро смерть, так уж лучше красивая гибель, чем угасание, когда не в силах встать с ложа, а теперь он может жить, жить и жить... а вместо мудрого планирования дальнейшей жизни он пытается образумить упрямую Хрюндю, которой втемяшилось в дурную башку, что ей не нравятся его превращения и если она как следует поплачет, что ей страшно, то он сжалится над бедной зверушкой с перепоночками и бородавочками, которая всё всё понимает, но пусть будет всегда её хороший папочка, а не страшное чудище, которое появляется вместо него. * * * Желудок начал взрыкивать, как голодный пёс. Надо бы зашвырнуть в него какую нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на печёного кабанчика, что как издевательство над людскими чувствами истекает соком... прямо как перед глазами!.. посреди стола на блюде, где по бокам поместились ещё и жаренные в собственном соку перепелки... Он шумно сглотнул слюну. В животе громко заквакало. Жаба приподняла голову и нерешительно квакнула в ответ. — Это не тебе, глупенькая, — объяснил Мрак. — Это мне... Не понимаю, как они мёдом и акридами? Она с готовностью прыгнула ему на руки, он сделал несколько шагов к выходу, и утреннее солнце ослепило привыкшие к полумраку пещеры глаза. Жаба заворочалась, недовольно заворчала. Мрак позволил ей выкарабкаться, она взобралась на плечо и там уселась, толстая и насупленная, оглядывая мир неподвижными глазами. Он забросил за плечо лук и тулу со стрелами, пошёл вниз по тропке. Гора сразу осталась за спиной, по сторонам побежали кусты, серые от пыли, но дальше, на продуваемом месте — зелень как зелень, воздух свежий, земля из каменистой перешла в хороший добротный подзол, вслед за кустами стали попадаться деревья, одинокие и группками, дважды он пересёк небольшие рощи. Жаба начала дремать, раскачивалась. Её когтистые лапы цепко хватались за шкуру на плече, но всё же свалилась, он едва успел подхватить на лету. Сунул в мешок, она даже не колыхнулась, только сразу согнулась калачиком на дне. Мрак закинул мешок за плечо и ускорил шаг. Солнце поднялось над деревьями, но воздух всё ещё оставался чист, свеж. Потянуло близостью воды. Впереди слишком роскошные деревья, заросли кустарника, листья сытые, что значит корни тянут воду прямо из реки... Навстречу по тропке двигалась ветхая от старости женщина. Согнутая, как в поясном поклоне, она при каждом шаге опиралась на толстую суковатую палку. Из под серого от пыли платка выбивались такие же серые, покрытые пылью, седые волосы. При виде Мрака остановилась, он развел руки в стороны, мол, грабить не собираюсь, старуха настороженно рассматривала незнакомца подслеповатыми глазами, лицо её напоминало печёное яблоко, спросила скрипучим голосом: — Не в Барбус ли идешь, добрый человек? — Это я добрый? — усомнился Мрак. — Может, и в Барбус, если он выскочит на дорогу. Старуха с некоторым испугом смотрела в его широкое, побитое оспой лицо, сказала надтреснуто: — Да уж точно выскочит... — Откуда ведаешь? — Потому что ведьма я. Что то в тебе странное... дай ка ладонь, посмотрю... — Ведьма? — повторил Мрак. — На, смотри... Проверим, ведьма или просто людёв пугаешь. Колдунья смотрела на его широкую твёрдую ладонь долго и с недоумением. Лицо застыло, потом с испугом отшатнулась, ещё дольше всматривалась в странного человека. — Да, — прошамкала она наконец, — как только твоё сердце ещё не сгорело? Мрак буркнул: — Сгорело. Один пепел. Она кивнула. — Пепел и головешки, сердешный. Но есть и крохотный зелёный росток на самом краю поля... береги его, чужестранец! Завянет — умрёшь. Мрак подумал, пробормотал: — Как раз теперь бы не хотелось. — Понимаю, — прошептала ведьма. — Я не знаю, как тебе удалось, но я не вижу конца твоей жизни... Она теряется в той дали, куда мой взор заглянуть не может. Однако ты всё же можешь умереть даже сегодня. Не от меча или стрелы, как ты думаешь!.. Ты ещё не знаешь, что нельзя выронить хотя бы слезу, нельзя вознегодовать, нельзя разгневаться... Мрак воскликнул: — Так это и не жить! — Это не всю жизнь, — успокоила ведьма. — Ты так истерзал сердце, что не выдержит даже самой малой слезинки... Сгорит дотла. Дай зарасти выжженному полю молодой травой. Это недолго, всего годик другой... — Ого! — сказал Мрак. — Нет, я не собираюсь реветь или терзаться... сам не знаю, что со мной было, затмение какое то, но всё равно, годик другой — это же вечность! — Ты ещё узнаешь, что такое вечность, — сказал ведьма загадочно. От её скрипучего голоса мороз пробежал по его спине. — Год два — это меньше, чем день. Потом это будет даже меньше, чем час... Мрак дал ей монету, покачал головой и пошёл в сторону реки. В голове всё ещё звучали странные слова ведьмы, это же надо — не волноваться, не гневаться... как вдруг настороженные уши уловили впереди вроде бы детский плач. Раздвинул кусты, у самой воды сидит, подтянув колени до самого подбородка, худой подросток. Когда Мрак вывалился из зелени, подросток испуганно оглянулся. Мрак присвистнул. При резком движении из за головы подростка выметнулись длинные светлые волосы. На него уставились огромные зелёные глаза совсем молоденькой девчушки. Рядом с ней на траве лук, простой, из гнутой палки, и берестяной колчан со стрелами. — Чего ревёшь? — спросил Мрак участливо. Она от его рыка подпрыгнула, губы затряслись, а глаза стали совсем как два блюдца. — Я... я ничего... — Чего ревёшь? — повторил он. Взгляд его скользнул по воде, привычно измеряя скорость течения, крутизну берега на той стороне. — Река мелковата... Можно портки не снимать... Он не смотрел в её сторону, дабы не пугать, и вскоре её несмелый голосок прозвучал почти с обидой: — Да, это тебе... Ты вот какой здоровый... А мне с головой... — Ну и что? — Я плавать не умею! Мрак покосился на маленькую женщину. Слёзы уже высохли, она медленно поднялась. Голова её едва едва достигала ему до середины груди. Да и то не голова, а пышные волосы, похожие на яркие осенние листья. На бледном с прозеленью лице ярко выступали веснушки. — Плавать? — удивился он. — Да ты такая легонькая, не утонешь... В её зелёных глазах блеснули искорки гнева. Похоже, она не так истолковала намёк на свое изящество, губы сжались в тонкую линию: — Ты сам... то, что плавает поверху! — Бедная, — пожалел Мрак, — сколько же тебя били, что так озлобилась... Садись на плечо, я перейду вброд этот ручеишко. К его удивлению, она словно ждала такого приглашения. Не успел присесть, как она подхватила свой лук и стрелы, покарабкалась по нему, как белка по дубу, взобралась на спину, но сесть на одно плечо явно забоялась, Мрак ощутил, как его щек с двух сторон коснулись её тонкие колени, кожа горячая, прогретая солнцем, а босые пятки опустились на грудь. Тонкие пальцы ухватили его сперва за волосы, он хотел бы продлить этот миг, но она словно спохватилась, поспешно ухватилась за голову, закрыв ладонями уши. — Ох и трусливая же ты, — проворчал он, но было приятно чувствовать её маленькие горячие ладони на ушах, — да не сброшу я тебя, не сброшу... — Вода холодная, — предупредила она. — Это для тебя... шкилетик. Он вошёл в реку, берег понижался медленно. Он дошёл почти до середины, когда вода наконец хлынула через голенища сапог. Дальше дно понизилось ещё, а перед самым берегом холодная вода дошла ему до груди. Девка взвизгнула и поджала пятки. — До чего же трусливая, — повторил Мрак. Он медленно выбрел на берег, вода с него бежала в три ручья. — Как воды страшишься... Ты не покусаешь меня? Она удивилась. — С чего бы? — Да взбесившиеся волки воды боятся... Наверное, и такие лисята — тоже? Слезай, мне надо воду из сапог вытрясти. На самом деле самому не хотелось, чтобы его шею покинуло такое тёплое, даже горячее тельце, настолько лёгкое, что не чувствовал веса, не хотелось, чтобы её пальцы перестали трогать его уши, волосы, хватать за щёки. Тонкие, но крепкие ноги стиснули его шею с неожиданной силой, а пальцы в его густых волосах обрели неожиданную мощь. В тонком голоске зазвенел торжествующий смех: — Ты ещё не понял, чужеземец? — Чего? — спросил Мрак. — Я мавка! Мрак переспросил: — Ну и что, ежели мавка или нявка? Слезай, вода в сапогах хлюпает. Ежели бы дырявые, сама бы вылилась, а то... Ладонь легонько и покровительственно похлопала его по щеке. — Какой ты... тупой. Мавки боятся воды, это верно. Мне бы на эту сторону никогда не перебраться. Разве что на плечах такого вот... Но теперь я не слезу. А попробуешь скинуть, я так тебе шею сдавлю, что замертво свалишься. Она сильнее сжала ноги, Мрак ощутил, что в девчонке больше силы, чем она выказала на том берегу. — Вот ты какая, — сказал он горько. — Почему со мной все женщины... вот так? Она ответила гордо и независимо: — А потому, что мы все такие. Женщин надо любить, на руках носить, а на шею мы и сами залезем. Скинуть же нас непросто... Он вздохнул: — Да я знаю... Мне так и идти в хлюпающих сапогах? Голосок над его головой прозвучал задумчиво: — Ты выглядишь таким простым, безобидным... что даже страшно. Ладно, рискнем. Сядь на тот пень, задирай ноги. Но если попробуешь перекатиться на спину, чтобы меня задавить, то это напрасно, уразумел? Я успею сдавить шею раньше. К тому же... меня не так просто задавить. Он покосился на загорелые ноги на своей груди. Под тонкой кожей с золотистым пушком чувствуются молодые сильные мышцы. Когда она ёрзала, устраиваясь на его плечах поудобнее, её ноги касались его щек, а когда он повернул голову, стараясь увидеть её хотя бы краем глаза, его губы упёрлись в нежное пахнущее травами колено, тёплое и словно бы светящееся изнутри. — Как у тебя колотится сердце, — сказала она удивлённо. — Мою пятку просто подбрасывает! — Это от страха, — объяснил он. — Не боись, — успокоила она. — Я не стану грызть тебе голову. Чего её грызть? Голова как валун, литая! Мне нужно, чтобы ты носил меня по этому краю. Ручьёв слишком много, болота на каждом шагу... Тебе все нипочём, а я воды боюсь. Мне сверху видно всё, я хоть оленя, хоть кабанчика подстрелю. И тебе дам поглодать косточки, я ж всего оленя не съем! — Косточки? — переспросил Мрак. — Гм... ладно, я люблю кости. Кстати, я тоже не зря ношу лук. Когда завидишь оленя, дай знак. Поглядим, кто быстрее всадит в него стрелу. Оленя первым учуял он. Хотел смолчать, пусть она заметит первой, но подходили все ближе, уже и олень поднял голову, тревожно принюхивается, вот вот даст деру, а мавка все хвастается, какого хорошего коня отловила, разомлела на солнышке, уже и колени раздвинула, и Мрак сказал тихонько: — Олень... Вон там, за орешником... Она вздрогнула, пробуждаясь от своих мавкячих дум. Ноги стиснули шею с излишней поспешностью, он снова ощутил обеими щеками её нежную кожу. — Где?.. Ух ты, какой красавец! Он чувствовал, как она поспешно сорвала со своей узенькой спины лук. Над головой послышался едва слышный скрип сгибаемого дерева. Он схватил свой лук, наложил стрелу и выстрелил, почти не целясь, ибо над головой уже щелкнула тетива. Его стрела исчезла в зелени. По ту сторону затрещало, в стороне колыхнулись кусты, потом ещё и ещё. Когда он, побуждаемый мавкой, проломился через заросли, олень ещё бился, успев сделать всего три прыжка. Её стрела торчала в горле, а его стрела пробила левый бок. Её маленькая ладошка погладила его по уху. — Присядь. Я разделаю зверя... Ты в самом деле стреляешь неплохо. Прямо в сердце! Но это случайно. Ты не мог его видеть. А я прямо в горло... Он присел, буркнул: — Давай я сам. Это мужское дело. Если женщина разделает, то и есть будет противно. Над головой прозвенел серебристый смех. — Я не женщина, чужеземец! Я мавка... Но разделай, если сумеешь. Только будь осторожен с ножом, если понимаешь, о чём я... Я успею сломать шею раньше. Он покосился на нежное колено, чувствуя сильное желание коснуться его губами. Сглотнул, пообещал осипшим голосом: — Я буду осторожным. Оленя он и разделал, и жарил на углях, а мавка всё ёрзала в нетерпении и приговаривала: — Ну, уже готово!.. Уже!.. — Ещё не уже, — сказал он. — Щас будет готово... Он сунул руку в мешок, мавка насторожилась, но он на ощупь выдрал из под спящей жабы узелок, мавка распахнула глаза в великом удивлении: — Соль?.. Как здорово! — И ты соль любишь? — А кто её не любит? — Тоже верно, — сказал он. — Я видел, как козы сотни верст проходят, только бы полизать глыбу соли... Вот щас посолю... а потом вот здесь... и всё, можно есть... коза. — Сам ты... Ты знаешь, на кого ты похож? — Знаю, — ответил он. — Но ты лучше помалкивай. Он разделал оленя целиком и зажарил все куски. Поблизости росли жгучие травы, молодое мясо с готовностью дало сладкий сок, мавка чавкала и восторгалась, он ел быстро и жадно, чувствуя, как в груди нарастает радостное рычание большого и сильного зверя. И хотя он умел несколько дней бежать вообще без крошки во рту, но когда выпадает вот такая возможность, то надо жрать, жрать от пуза, лопать вволю и в запас, распускать пояс и снова жрать, пока не полезет из ушей. После сытного обеда мавка возжелала малость отдохнуть, а то у неё от тряски заболит переполненный живот, но, похоже, как и Мрак, отдыхать не умела и не любила: тут же указала на выглядывающие из кустов острые рыжие мордочки: — Им тоже поесть надо, пойдём отсюда. — Да, — согласился он, — хотя после тебя там остались только копыта. — После тебя, — уличила она. — Ты ж кости грыз, зверюга! — В костях самый сладкий мозг, — возразил он. — Вон у тебя хоть и тоненькие, а, знаешь, сколько в них сладости? — Но но, — сказала она предостерегающе, — поднимайся! Через четверть часа заросли остались далеко позади, мавка жадно присматривалась к новым для неё рощам, заросшим лесом холмам. Дорога постепенно стала шире, протореннее. Мраку почудились запахи дыма, окалины железа, угля, но ветерок стих, и он не был уверен, что ему не почудилось. — А что там? — спросил он. Голос пояснил словоохотливо: — Там уже веси одна возле другой, а ещё дальше — стольный град Барбус. Так говорят, я там не бывала. Но мы, конечно же, туда не пойдём... — Почему? — удивился Мрак. В голосе мавки прозвучала насмешка: — Ну и туп же ты, чужеземец... Тебе идти туда тоже не стоит. Пропадёшь, тебя и куры лапами загребут. Там народ злой, быстрый. Он пожал плечами, с удовольствием чувствуя, как её нежные колени елозят по его щекам. — А что такого? Девка сидит у мужика на плечах!.. Невидаль? Женщины и так все ездят на нас. Это ж так привычно. Никто и глазом не поведёт... Впрочем, ты девка красивая, на тебя будут заглядываться... Ну и пусть смотрят. Мы еще и деньги за показ будем брать. Там ещё будут драться за честь тебя самим поносить на шеях. Она слушала, колени чуть расслабились, затем опомнилась, под кожей напряглись крепкие мышцы. — Нет. Поворачивай налево. Мрак продолжал двигаться прямо. На душе стало печально, он сказал с сожалением: — Может быть, пойдем, а? Колени начали сжиматься. Голос мавки прозвучал сдавленно: — Поворачивай... — Мне надо в город, — сказал Мрак со вздохом. — А так бы я лучше с тобой бродил бы в лесу. Я сам человек лесной... Колени стиснулись с такой силой, что стало трудно дышать. Её голос, неузнаваемый и прерывающийся, донесся с хрипами: — По... во... ра... чи... вай!.. — Не, — сказал он сожалеюще. — Эх, надо ж было мне, дурню, пообещать жабе! А еще на Таргитая: дурак, дурак... Но слово не воробей, надо идти. А ты чо там пыхтишь? Мы ж договаривались на голову не гадить... А то уже что то горячее бежит по спине... Как думаешь, что? Её колени бессильно разжались. Мрак осторожно снял её с шеи, и, всё ещё держа на руках, в задумчивости осмотрелся, не зная, куда посадить: ни пенька чистого, ни валежины без лишайника или кусачих муравьев. Она обречённо лежала в его руках, как в колыбели. Зеленые глаза были полны страха и безнадёжности. Даже не пыталась сопротивляться, ибо в руках, что держат её, теперь чувствуется крепость толстых древесных корней. Голосок её был тихим, как у мышонка: — Мне была предсказана смерть от руки героя... Простого мужика я бы уже удавила.. — А мне от женской, — ответил он. — Может, от мавкячей? Ладно, прощай, зеленоглазка... Он бережно опустил её ноги на землю. Она выпрямилась, глаза неверяще обшаривали его хмурое лицо. — Ты... отпускаешь? — Да, — сказал он с сожалением. — Мне надо в город. Барбус, так Барбус. Лишь бы побольше. Он тяжело сделал шаг к главной дороге. Ее голосок, прерывающийся от удивления и негодования, как стрела, кольнул в спину: — Но почему... почему ты целый день позволял сидеть на своей шее? Мрак пощупал шею, что еще хранит её тепло и запах, улыбка его была грустной. — Не знаю. Наверное, мне самому понравилось. — Почему? — Не знаю. У меня еще никто не сидел на шее. Деревья двигались навстречу, а когда расступились, начал расти и раздвигаться в стороны простор ухоженных полей. Справа заливной луг, медленно двигается стадо тучных коров, а дальше ровными рядами вставали белостенные хаты, крытые соломой. Мрак шагнул из тени под солнечные лучи, но едва сделал два шага, сзади зашелестело, тонкий голосок крикнул: — Удачи тебе, герой! Он оглянулся, мавка высунула голову из кустов, глаза зеленее молодых листочков. Он помахал ей рукой, жаба зашевелилась в мешке и что то проворчала. — Я просто чужеземец, — крикнул он. — Герой, — прокричала она упёрто. — К тому же от тебя странный запах... люди его не чуют, но меня он тревожил... Очень! Я даже ноги сдвинуть как следует не могла... Кто ты? Он засмеялся: — Если я обернусь тем, кто я есть, под тобой будет лужа побольше того пруда, малышка. И заикой станешь! И, не оборачиваясь, зашагал к далёким хаткам. Успел подумать, что хорошо, что не обернулся волком, когда она сидела на его плечах. Бедная мавка окочурилась бы с перепуга. Вон жаба покрепче, и то пугается. В мешке шевельнулось, потом требовательно задёргалось, заскреблось. Хрюндя словно услышала его мысли, карабкалась наверх. Он помогать не стал, она сама вылезла, взобралась на плечо, но там так топталась и пыталась слезть, даже делала вид, что вот вот прыгнет и, конечно же, разобьется в лепешку насмерть, пусть ему будет стыдно, что он снял и опустил на теплую, прогретую солнечными лучами землю. Жаба сразу же шмыгнула за куст, там присела, выгнула спинку. Вид у неё был в это время уморительно серьёзный и сосредоточенный. А потом он неспешно спускался по тропинке, а Хрюндя неутомимо шныряла по кустам, он слышал, как гремят камни, жаба с охотничьей страстью переворачивала валуны, её узкий язык молниеносно хватал нежнейшее лакомство: мокриц и сороконожек, не успевших убежать от прямого солнечного света. Мрак покрикивал, старался не упускать жабу из виду, а она тоже хитрила, подпрыгивала над кустами, вот я, не потерялась, а сама старалась пробежать так, чтобы между нею и Мраком оставались кусты, тогда можно незаметно ухватить гроздь незнакомых ягод. Однажды раздался истошный визг. Хрюндя неслась к нему с раскрытой пастью, по морде катились крупные слёзы, в глазах стояла горькая обида. — Что стряслось? — спросил Мрак раздраженно. Он присел, Хрюндя покарабкалась к нему на колени. Пасть держала широко раскрытой, язык высунула. Мрак отшатнулся, язык был черный, а во рту стало сине черным. Слышался сильный кислый привкус. — Ах, ты ж дурёха... Он ухватил ее поперёк, Хрюндя завизжала, её лапы бешено замолотили ему в грудь. Мрак со злостью сдавил так, что пискнула, как воробей в лапах кошки, бегом помчался вниз по косогору. Ноздри жадно ловили запахи, Хрюндя наконец высвободила морду и орала сиплым голосом. Мрак придавил сильнее, ноги скользили по крутизне, а руки заняты, не ухватишься за ветви, камешки катились впереди, подпрыгивали, исчезали то ли в зелени, то ли за обрывом. В одном месте деревья стояли гуще, трава там зеленее, и Мрак вломился с разбега, уже чувствовал воздух влажнее, запах сырости и близкой воды. Хрюндя высвободилась, брякнулась на землю. Мрак ухватил её за лапу, подтащил к крохотному родничку. Хрюндя скулила, слезы бежали безостановочно. Мрак одной рукой держал её за холку, другой зачерпнул воду, плеснул в распахнутую пасть. Хрюндя ошарашенно умолкла, затем заскулила уже тише. Мрак плескал и плескал, а потом сорвал пучок травы и насильно вытер ей пасть. Хрюндя опять орала и вырывалась, а когда высвободиться из могучих рук не удалось, стала брыкаться, как дикий конь. Пасть её из черной стала ярко красной, но язык и горло ещё оставались в темных пятнах. — Это ещё что, — сказал Мрак безжалостно. — А теперь вот заболит живот!.. Будешь знать, свиненок, как всякую гадость жрать. Хрюндя смотрела с надеждой, в глазах ещё стояли слезы. Мрак подавил желание схватить её на руки и прижать к груди, всё таки ребёнок, хоть и жаба, заставил себя сказать ещё строже: — А чтобы запомнила лучше, что эту гадость жрякать нельзя... нельзя... нельзя... Он зажал её голову между колен и звучно отшлепал по толстому заду. Хрюндя вопила так, что звенело в ушах. Вряд ли от боли, скорее — от несправедливой обиды. Ягоды сами вылезли навстречу! И ещё пахнут нарочно! На горизонте красочно заблестели под оранжевым солнцем белые стены большого красивого города. Солнце уже склоняется к краю земли, оранжевый шар начинает багроветь, и кажется, что по чистой городской стене стекают потоки червонного золота. Дорога расширилась, длинной прерывистой вереницей тянулись подводы, по обочине мчались всадники. Со стороны гор наперерез ещё дорога, поменьше, но Мрак в первую очередь рассмотрел, что на перекрёстке высится огромный постоялый двор. Просто великанский двор, есть даже конюшня помимо длинной коновязи, слышен частый перестук молоточков, работают в кузне, донесся слабый аромат жжёной кости. Мрак прикинул расстояние до городских стен, сказал громко: — До ночи не доберёмся... А в потёмках чего тащиться? В мешке заворочалось и закряхтело. Мрак понял правильно: ты, мол, решай сам, мне и тут, в мешке, хорошо, а где заночевать, я тебе доверяю. Всё равно скажу, что не так, можно бы и лучше... Постоялый двор приближался медленными толчками. Стал явственнее бодрящий запах калёного железа, конского пота, а затем пахнуло свежеиспеченными хлебными лепёшками. При постоялом дворе явно есть всё, что требуется путникам, чтобы в город прибыть бодрыми, сытыми и на исправных телегах. Мрак прошёл через двор, на него уважительно оглядывались. Лохматый варвар в волчовке ростом высок, в плечах — косая сажень, руки толстые, а ладони как лопаты. Такие могучие люди выходят, говорят, из лесов загадочной Славии. Ещё говорят, что они едят только сырое мясо, а говорить вовсе не умеют, только мычат и показывают знаками, которые человеку не понять, а зверь лесной понимает сразу. Перед харчевней горел забытый факел, окна светились красным. У коновязи фыркали и обнюхивались трое коней, скрипело колесо колодца, угрюмый мальчишка с натугой тащит наполненную водой бадью. Справа от крыльца на лавке отдыхают девки, одна безуспешно старалась свести вместе края разорванного лифа, но мощная грудь, обрадовавшись свободе, нагло пёрла навстречу солнцу. Крепкие мужики выкатили из подвала сорокавёдерную бочку и, подкладывая доски, а сзади подпирая плечами, с натугой загнали в распахнутые двери не то подсобки, не то кухни. Мрак пошёл с парадного входа, ступеньки заскрипели под могучим телом. Дверь распахнулась навстречу, но выходящий мужик отступил, прижался к стене. Мрак прошёл как могучий неторопливый тур, сознающий свою мощь среди стада телят. Помещение огромно, два десятка длинных столов, больше половины заняты крепким плечистым народом, кто ж отправит в дальнюю дорогу слабых, но три стола пустые, хотя лавки на месте, а на столешницах, как и положено — солонки и блюдца с горчицей. Он выбрал стол, который почище, в мешке требовательно заворчало. На него косились, но никто не решался взглянуть в упор. Он вытащил Хрюндю, она сразу встопырила зачатки хребетика, посадил рядом по правую руку. Хрюндя ещё малость потопорщила хребетик, место незнакомое, много шума, чужих голосов, но её родитель спокоен, и она, широко зевнув, припала к лавке брюхом. Хозяин подошёл сам, слуг не решился послать к мрачноватому незнакомцу, всё испортят, по дорогам же разные люди бродят, это не город, поклонился и сказал: — Есть?.. Пить?.. Спать? Он раскрыл рот и потыкал в него пальцем. Почмокал, почавкал, потом сложил ладони и прижал их к уху, склонив голову набок. Жаба приподнялась, заворчала, но смотрела с интересом. — Тихо, — сказал ей Мрак. — Никто с тобой не играет. Это он говорить учится. Дикий тут народ живет, видать... — Слушай, друг! Принеси поесть... хорошо поесть, понял? И вина, чтобы горло промочить. Не напиваться, а только чтоб горло промочить. Он всё это повторил знаками, копируя жесты хозяина. Хозяин вздохнул с облегчением, незнакомец явно не слав, смерил взглядом могучую фигуру гостя, повторил: — Только горло промочить?.. Бочонка хватит? Или два?.. Ладно, я тоже шутить могу. Всё принесу сам. Впервые такую пару вижу. А ей что? — Мух, — сказал Мрак, — но ладно уж, обойдётся... Пусть жрёт, не перебирая. Хозяин с интересом рассматривал недовольную вниманием жабу. — Что это вообще такое? — Ящерица, — ответил Мрак. — Ящерица? Такая толстая? — На себя посмотри, — огрызнулся Мрак. — Да ладно тебе... Это у тебя жаба, не вижу, что ли? — А что такое ящерица, как не худая жаба? Однажды дура жаба протиснулась через замочную скважину, стала ящерицей... А моя умница в дырку не полезла. Хозяин помахал рукой, пробегавший мальчишка тут же поставил на стол широкую тарелку с нарезанным на ломти хлебом, умчался. Мрак взял один ломоть, посолил и начал есть, чувствуя хороший звериный голод. Хозяин взглянул понимающе. — Левша? Мрак скривился. — Если бы. Думаешь, удобно держать в левой? Хозяин помолчал, но странный гость ничего не объяснял, и он сам посоветовал туповатому варвару: — Так возьми в правую. — Да? Ну, взгляни. Мрак взял ломоть хлеба в правую, начал неторопливо есть. Жаба, что сидела рядом, внезапно протянула лапу и мощно стукнула Мрака по руке. Ломоть выпал, жаба молниеносно подхватила широкой пастью, отпрыгнула на другой конец лавки. Гребень на спине вздыбился. Она быстро сжевала хлеб, снова придвинулась на прежнее место, глядя невинными глазами. Мрак выругался. Хозяин захохотал, потом с великой укоризной покачал головой: — Не кормишь бедную тварь! Мрак выругался снова. Отломил ломоть и сунул жабе под нос. Она презрительно отвернулась. — Видишь? — сказал Мрак зло. — Ей так неинтересно. Ей добычу подавай! Охотница. Хозяин ржал так, что всхлипывал и цеплялся за стол, чтобы не упасть. Наконец сказал, вытирая слёзы и меряя уважительным взглядом широкие плечи Мрака: — Да, она проделывает то, на что решится не всякий храбрец. Ставлю выпивку за свой счёт! Давно таких чудес не видывал. Таргитай обычно старался в чужих городах попробовать всякую еду — любопытный, Олегу всегда без разницы, что ест — умный, значит, а вот он, Мрак, замечал, что ест, но разносолы не жаловал. И сейчас ему принесли молочного поросёнка, бараний бок с кашей, а также вина. Хозяин заикнулся было насчет какого, но Мрак ответил твёрдо, что хорошего, а уж красного или белого, да еще с названием — это блажь, это причуды всяких местных Таргитаев. Поросёнок провалился в абсолютно пустой желудок: остатки оленины уже перешли в мышцы, в тело, откуда по мере надобности будут истаивать, за поросёнком пошёл бараний бок, всё это Мрак запивал вином — красное, терпкое, подстегивающее аппетит, а когда принесли птицу, он распустил пояс, ел уже без голода, но со здоровым аппетитом человека, что умеет насыщаться в запас. Комната, за которую предусмотрительный хозяин взял плату вперёд, оказалась даже шире и просторнее, чем он ожидал за такие деньги. Вообще то комната на двоих, но пока есть свободные, можно не тесниться. Могучее ложе, длинный стол и две широкие лавки, на которые при нужде тоже можно уложить двоих на ночлег, широкое окно, а с той стороны — массивные ставни из дубовых досок. — Поели, — объявил он Хрюнде наставительно, — теперь спать! Поняла? Хрюндя скакала на всех четырёх, деловито обследовала просторное помещение, где столько нового и интересного. На окрик не обратила внимания, ушей нет, а по её наглой роже Мрак никогда не мог определить, слышит или нет. — Какая ты противная, — сказал он. — Свинёнок. Перепончатый свинёнок. Свинястик. Тяжёлые сапоги стянул, швырнул под стол. Натруженные ноги сладко заныли. Он лег на кровать, суставы прямо на глазах распрямлялись, удлинялись, а по мясу прошла легкая приятная дрожь с покалыванием. Хрюндя с печальной мордой уселась у самой двери. Взор был неотрывно устремлён на крюк, где висел их дорожный мешок. В глазах были тоска и надежда, что мешок потихоньку начнет слезать, тут она его и схватит, и потреплет, и потаскает по всей комнате, и потискает, и погрызёт всласть толстые кожаные лямки... — Да не слезет, — бросил Мрак сердито. — Что он, дурной? Ложись, спи. За окном медленно угасал закат. Багровость перелилась в тёмный пурпур, фиолет, тусклые звезды наливались светом. Он лежал, закинув руки за голову. Вспомнилась мавка. Потом пошёл мыслью дальше, глубже, этот страшный разговор с Олегом, когда тот открыл ему, сволочь, жуткую истину... без которой так хорошо бы жилось... Что он теперь если не прибьют, не зарежут, не удавят, если сам не утонет или как то иначе не лишится жизни, то может жить до бесконечности! Да, он после того разговора неделю сидел в пещере, дрожал. Одно дело знать, что жизнь коротка, всё равно скоро помрешь, как бы ни изощрялся, храбрым или трусом жил... и совсем другое, когда вот так. Если прожить всю жизнь в такой скорлупе, чтобы не тронули и чтобы сверху дерево или камень с горы не упали, то... будут меняться эпохи, реки будут менять русла, леса будут вырастать, как трава, и сменяться степями, пустынями, на их местах будут возникать моря, а через тысячи лет и те будут высыхать, а он всё так же будет... — Что будет? — прошептал он вслух. — Что будет?.. Я то буду, но будет ли жизнь у меня... Нет, я верно сделал, что вот так... Надо жить, в драки не лезть... Ссор избегать, я уже не тот Мрак, что вышел из Леса... но и в пещерах прятаться негоже... Наверное, негоже. В полутьме чуть шелестнуло. Он присмотрелся, сердце сжалось. Бедная Хрюндя утащила его сапог под лавку, спала, положив на него голову и обхватив обеими лапами. Ей было неудобно, но зато и во сне чуяла его запах, не так страшно и одиноко. — Бедная зверюка, — сказал Мрак тихо. — Я все равно тебя люблю. Он осторожно высвободил сапог, Хрюндя тут же подняла голову. Глаза, ёще затуманенные сном, уставились с опаской и надеждой. Мрак погладил ёе по шипастой голове, вернулся к ложу. Уже в темноте, когда лежал и прислушивался к шорохам за стеной, услышал, как тихо простучали коготки по комнате. В лунном свете мелькнул силуэт с гребешком на спине. В зубах опять сапог, потом из дальнего угла послышался удовлетворённый вздох, глухо стукнуло, словно на пол бросили мешок с костями. Свинёнок противный, подумал Мрак сердито. Ещё прогрызёт сапог сдуру. Или из великой любви. Кто их, жаб, разберёт. Нехотя поднялся, пересек помещение. Руки в темном углу нащупали шипастую спинку. Жаба затихла, но сапог прижимала к груди обеими лапами. Вздохнув, он поднял её, перенёс к себе и положил рядом. Хрюндя наконец выпустила сапог, замерла, боясь поверить в неслыханное счастье. Он слышал, как колотилось её маленькое сердечко, подгрёб ближе и быстро заснул сам, странно успокоенный и умиротворенный. Поздно ночью, судя по шуму и окрикам, прибыл богатый караван. В дороге, объясняли хозяину под самым его окном, сломалась тяжело груженная телега с товарами, кое как дотащились, Мрак сквозь сон слышал, как со двора тут же донёсся стук молота, а ночь озарилась багровыми сполохами. Всяк поработает ночью, если платят вдвойне. Кожевенных дел мастера спешно починяют конскую сбрую, ремни, слышно по запахам, всё пришло в негодность за долгий путь, а завтра надо успеть на ярмарку. Купцов, караванщиков, стражу — распихали по свободным и полусвободным помещениям. В комнату к Мраку поселили купца, Мрак отвернулся к стене, не интересуясь, на какой из лавок купец заснёт, захрапел всласть. Хрюндя некоторое время устраивалась на новом месте в кольце его рук, подгребала лапки, тыкалась холодным носом, ёрзала, но заснула раньше Мрака. Он снова ощутил себя в волчьей шкуре, вон с Ховрахом охраняет дверь, Ховрах пьёт и наливает ему, маленькая Кузя теребит его за уши, расчёсывает шерсть, целует в волчий нос и требовательно обещает выйти за него замуж... Утром он проснулся с рассветом, даже купец ещё спал, пошарил в постели, звучно похлопал ладонью, разбудив купца, слез и, сидя на краю кровати, обвёл помещение злыми глазами. Сонный купец забеспокоился, сосед выглядит больно грозным, с таким, если в лесу встретишься — сразу всё с себя сам снимешь, только бы душу не губил, но Мрак на него внимания не обращал, снова зачем то похлопал ладонью по смятой постели, подхватил с пола сапог и швырнул в стену, где висела одежда. Прислушался, взял второй сапог и подозрительно обвёл налитыми злобой глазами комнату. Купец с тревогой следил за странным варваром, спросил трепещущим голосом: — Дорогой друг, что то случилось? — Еще как, — прорычал Мрак. — Я могу помочь? — Можешь... — рыкнул Мрак. Внезапно гаркнул: — Вылезай, тварь дрожащая! Купец поспешно соскочил с лавки, потом лишь сообразил, что лохматый варвар смотрит мимо. В испуге тоже оглядел комнату. Как говорится, ни удавиться, ни зарезаться нечем. Здесь если кто и спрячется, то не крупнее таракана. А варвар не похож на человека, который бьется с тараканами. — Я знал одного, — сказал он осторожно, — который воевал с драконами. Только тех драконов никто не зрел, кроме него самого. Мрак, не слушая, присмотрелся к горшку с цветами, радостно заорал: — Ага, вчера этого горшка не было! Перекувыркнувшись в воздухе, сапог угодил каблуком в задорно выпяченный бок. Звякнуло, горшок разлетелся на куски в комьях земли. Черепки со звоном посыпались на пол, цветок повис на подоконнике, а сапог вылетел в окно. Мрак выругался с таким остервенением, что купец отпрыгнул и снова быстро оглядел комнату. — Что с тобой? — Откуда этот горшок взялся? — Час назад дочка хозяина принесла, — сказал купец завистливо. — Сама рвала, лазила в саду чуть ли не ночью. Говорит, чужестранцу уважение оказать надобно. Мрак стиснул кулаки. Купец вздрогнул и присел, когда варвар заорал, страшно багровея и раздувая дикие ноздри: — Вылезай!.. Прибью, разорву, растопчу! Купец не успел молвить, что от такого приглашения любой спрячется ещё дальше, но внезапно под потолком хрюкнуло. Кусок стены отделился, рухнул на пол. Это оказалась необыкновенно крупная жаба, толстая, сытая, с нагло вытаращенными глазами. По всему её телу мерцал, исчезая, рисунок сосновых досок. — Тварь, — сказал Мрак с отвращением. — Даже тень научилась скрывать... И запах уже подделывает! Жаба кинулась к нему лизаться, варвар сердито отпихнул её. Купец едва отыскал убежавший в подвал и забившийся там за бочки голос: — Это... кто? — Сам видишь, — огрызнулся Мрак. — Жаба переросток. — А чего она... так? — Из подлости, — сказал Мрак. — Подлая она тварь! Купец смотрел вытаращенными глазами. Промямлил: — Вообще то что то слышал... В дальних странах как то рассказывали... Когда они совсем малые, их мамаша защищает. А когда начинают отползать от неё, то их может сожрать любой, они ж пока совсем хилые. Вот и наловчились то камешками прикидываться, то... Мрак сказал упрямо: — Из подлости, я говорю! Раньше такого не вытворяла! — Наверное, тоже растёт, — сказал купец. Посмотрел на жабу, пугливо отодвинулся. — Хотя, наверное, я ошибся... — Точно? — Точно, — ответил купец со вздохом. — Это я слышал не про жаб. Ох, точно не про жаб. — Это хуже, чем жаба, — заявил Мрак. — Эх, когда нибудь прибью... Жаба прыгала вокруг, рот до ушей, длинный раздвоенный язык трепещет, как быстрый язычок огня. Толстый короткий хвостик с таким рвением ходит из стороны в сторону, что жабу заносит. Мрак нагнулся, взял маленькое страшилище на руки, но она выдралась и залезла ему на плечо. Мрак сказал укоризненно: — Ты уже почти кабан, а не лягушечка! И до каких пор будешь там сидеть? Купец выпученными глазами наблюдал, как варвар пошёл к выходу, а жаба качалась на его широком плече, будто в самом деле кабан старался удержаться на толстом бревне. Наконец жаба прижалась всем пузом, вцепилась, варвар вышел в коридор и захлопнул за собой дверь. В харчевне с утра безлюдно, Мрак выбрал дальний стол в углу, снял с плеча жабу. Она сидела на лавке, Мрак бросал ей ломтики мяса, жаба звучно хлопала широкой пастью, ловила. Когда он ткнул ей в морду ломтик, она брезгливо отодвинулась. — Зараза, — сказал он с сердцем, — всё бы тебе играться... Лови! Спиной к нему сидел худощавый старик с распущенными по плечам седыми волосами. Услышав голос, вздрогнул, повернулся. Мрак не обращал внимания, бросал ломтики мяса повыше, жаба вошла в азарт, подпрыгивала так, что лавка ходила ходуном, звучно щелкала челюстями. Старик наконец решился покинуть свой стол. Мрак обратил внимание на него не раньше, чем тот трижды поклонился, спросил робко разрешения присесть за их стол. От него не сильно, но ощутимо пахло дорогими маслами. Наконец Мрак буркнул: — Ну чего тебе, старик?.. Я чту старших, но свободных столов здесь полно. Старик с жадным вниманием всматривался в его лицо, длинные нервные пальцы все время суетливо двигались, будто вязали рыбацкую сеть. — Можно сесть? — спросил он в который раз. — Премного благодарствую... Боги, что за голос, что за стать... Мрак кивнул, старик сел, тут же выложил на стол монету. Жаба попыталась покарабкаться на стол за блестящим кружочком, Мрак ухватил за хвостик и дёрнул обратно. — Так чего надобно? — спросил Мрак недружелюбно. Жаба двинулась по лавке с явным намерением перепрыгнуть на соседнюю и добраться до старика. Мрак поймал её за лапу и утащил назад, прижал к боку. Жаба зашипела и начала брыкаться всеми четырьмя, выворачиваться. Старик кивнул на золотую монету. — Угощение за мой счет. — На это можно упоить весь постоялый двор. Старик вяло отмахнулся, глаза его с жадным вниманием осматривали лицо Мрака, изучали, чуть не лезли ему в рот, не щупали зубы и уши. — Я могу себе это позволить. — Ну ну... За что будем пить? Старик хихикнул: — Да за что угодно. За своё здоровье, например. За то, чтобы завтра была добрая погода. — Не знаю, не знаю, — прорычал Мрак с сомнением. — Для кого добрая — солнце, для кого — дождь. Что то ты мне не ндравишься, батя. Больно не простой ты человек. И руки у тебя холёные. И пахнут дорогими благовониями... Такие люди так просто по дорогам не шляются. Старик неотрывно изучал его из под нависших седых бровей. Взгляд был колючим, но не враждебным. — А ты наблюдательный, — произнёс он с некоторой нервозностью. — Это ещё лучше. Да, ты прав. Я человек из... дворца. Вон там стольный град, как ты уже знаешь, Барбус. Дальше рассказывать не надо? Мрак отмахнулся. — Не надо. Ты здесь встречаешься со всякими лазутчиками. Чтоб подальше от чужих глаз и ушей. Но мне это до прошлогодних листьев. Меня сейчас больше заботит эта проклятая жаба, что так и норовит нашкодить, спереть, поломать, опрокинуть, напасть... Старик покачал головой. Во взгляде росло уважение. — Гм, с лазутчиками?.. Да, ты не прост. Как тебя зовут, доблестный варвар? — Мрак. — А меня... Агиляр. Пока просто — Агиляр. У меня к тебе предложение, доблестный Мрак. — Не интересуюсь, — ответил Мрак твердо. Старик прищурился. — Ты даже не выслушал. — Меня никто больше не интересует, — отрезал Мрак. — Я много воевал, меня воевали, я кого то бил, резал, меня тоже резали... по живому. Но сейчас я обнаружил, что у меня уже есть такое сокровище... Старик насторожился. — Какое? — Моя жизнь, — ответил Мрак просто. Старик слегка скривил губы: — А раньше не знал? — Да как то... не догадывался. — Как и все мы, — сказал старик. — А сейчас, значит, ты посидел в тиши, подумал... и додумался? — Что то вроде этого. Старик подумал, пожевал губами. Лицо его медленно светлело. Он даже ладони потёр одна о другую. Глаза заблестели. — Всё таки боги есть, — произнес он с чувством. — И они следят за родом Яфета! Надо же, именно в это время послать тебя! И сразу послужить тебе и нам... Мрак покачал головой. — Ты можешь даже и не рассказывать, старик. — Почему? — Я же сказал, — отрезал Мрак. — У меня есть всё, что мне надо. Жаба брыкалась, отбивалась всеми четырьмя, норовила соскочить с лавки. Агиляр присмотрелся, сказал уверенно: — Если сейчас не отпустишь, обделает штаны. Советую вообще вынести на двор. Или на улицу. Пока на руках, будет терпеть, а как только отпустишь... Не стоит, чтобы пачкала пол. Хозяин с тебя возьмёт двойную плату. Мрак ругнулся, подхватил жабу, почти бегом вынес во двор, но здесь столпотворение, караван спешно готовится в путь, запрягают волов, коней, все суетятся, двор уже тесен... Старик вышел за ним на улицу. Жаба, едва оказавшись на земле, сделала три гигантских прыжка, спряталась за крупным лопухом, видно было, как там согнулась, сидя на полусогнутых задних, морда стала очень задумчивая и серьёзная. — Ты устал, — участливо сказал старик за спиной Мрака. — Тебе, хочется найти спокойное место, отдохнуть, отсидеться. Чтоб никто тебя не трогал, чтоб и ты никому ничем не был обязан. Не удивляйся, я всё знаю... Мы все через это прошли, потому и знаю. Сейчас ты уверен, что уже закончил всё своё бурное... Нет нет, я не переубеждаю! Как раз это и хорошо. Именно вот таким спокойным сидением в теплом райском уголке... такой вот прекрасной передышкой ты можешь очень сильно помочь одному хорошему... даже прекрасному человеку. Мрак с сомнением покачал головой. — Что то трудно верится. — Ещё бы! — ответил старик. — Но никому бы и не могло такое счастье выпасть, но ты... твоя внешность... Даже голос... — Помочь одному хорошему человеку? — повторил Мрак с горькой насмешкой. — Обычно помогают тем, что стараются перебить его соседей, чьи куры топчут его огород, а то и роют, сжечь хаты, изнасиловать жен и дочерей... Старик испуганно замахал руками. — Что ты, что ты! Или это так шутишь?.. Наоборот, ничего делать не надо. — Как это не надо? — Вообще ничего делать не надо! — Разве такое бывает? — Да, я ж говорю... — Ну ладно, говори. — Этот хороший человек, о котором веду речь, очень любит умные беседы с мудрецами, а ещё больше любит в ночи смотреть на звезды, мыслить, зачем они и для чего, сидеть в тиши... Ему бы в пещерах жить, истину искать... Мрак покачал головой. — Я знаю одного, который тоже рвётся в пещеры. А что, кто то не пускает? Старик скорбно вздохнул. — Не кто то, а что то. Понимаешь, это... но ты должен пообещать, что разговор только между нами. Обещаешь? Клянёшься? Небом и своими родителями?.. Хорошо, только держись за что нибудь, а то упадёшь. Этот человек — тцар всей Барбуссии!.. Дел столько, что он совсем захирел... А ему срочно надо закончить одну работу. Понимаешь, он составляет карту... звёзд! Звёздную карту. Осталось совсем немного, но для этого ему надо, чтобы хоть пару недель никто не трогал. А лучше — месяц. Он все мысли должен направить на решение... а ему приходится разбирать придворные склоки! За месяц он точно всё закончит... А то и раньше. Но всё бросить и уйти в свою обсерваторию тоже нельзя. — Почему? — удивился Мрак. — Он тцар или не тцар? — Тцар, — ответил старик. — А тцар должон заботиться о подданных. Пока он на троне — в тцарстве все спокойно. Но как только исчезнет, тут такое начнётся! Наследников у него аж три, и все трое такие... нет нет, они не полезут, слишком малы, но от их имени могут начать такую склоку, что не приведи боги! А с ними на трон полезут всякие... Море крови прольётся! — Ага, — ответил Мрак. — Понял. Ну, а теперь к делу. Я при чём? — Понимаешь, мы с тцаром придумали... не лупи глаза, я — его главный советник!.. Что, не похож? — Похож, — пробормотал Мрак. — То то... Мы придумали на недельку другую дать ему уйти из дворца, вообще из города... Есть у меня одна хорошая женщина на примете, хороший дом, где он отдохнёт, отлежится, на звёзды по другому посмотрит, придумает систему получше, как эти звёзды расположить... А потом вернётся, как новенький!.. А на троне все это время просидишь... ты. Мрак отшатнулся: — Сдурел? — Вы с ним как две капли воды, — объяснил старик настойчиво. — Просто этого никто не видит, так как тцар всегда в золотых одеждах, в высокой шапке, взор надменен и тцарственен... Это я только могу увидеть, что похожи! Я ж видел тцара и... без тцарственных одежд. Если ему волосы чуть отрастить да взлохматить... да не дать брить бороду недели две... вылитый ты! — Ты оборзел, — сказал Мрак с отвращением. — Что с того, что рожей схожи? А повадки?.. Всяк узрит, что я того не знаю, того не помню... Ничего себе, тцар! Старик протестующе выставил ладони. — Наш тцар — мудрец! А это значит, малость с придурью. Он всё время забывает, что ел, с кем разговаривал, кого призвал перед свои ясны очи... Звёзды все до единой по именам знает, а своих жён не помнит! Мрак спросил с проснувшимся интересом: — А много ли жён? Старик отмахнулся: — Да это так говорится. Такому тцару положено сотни две. Меньше нельзя — урон его имени. Но он сразу сказал, что одного вида этих дур не выносит. Конечно, малость зазвездился: кто от женщин ума ждет? Словом, у него была только одна жена, он её любил очень сильно, но с полгода тому она тяжко заболела и померла. Я сам видел, как он страдал и убивался. С тех пор и пристрастился к звёздному небу... Словом, ты знай: при тебе всегда буду я! Я всё знаю, всех вижу насквозь. Всегда под рукой. Ты только взгляни, я тут же вмешаюсь. Либо подскажу на ушко, при тцаре всегда советник, либо отложим: тцару де надобно обмыслить. От тебя только и требуется, чтобы тебя время от времени просто видели. Хотя бы издалека. Можешь рот вообще не раскрывать. Для того и существуют советники... Но тцар во дворце должен быть, иначе... — Что иначе? — Иначе, — вздохнул старик, — интриги, заговоры, борьба за трон, война... А когда видят тцара, да к тому же тцар бодр и весел, то и все бодры и веселы. И про борьбу за трон не думают. Он смотрел в лицо Мрака уверенно и требовательно. Мрак покосился в ответ хмуро, уже раскрыл рот, чтобы послать этого советчика подальше, но вдруг в черепе мелькнуло неожиданное: а почему бы и нет? Сам же собирался остановиться и перевести дух. С того дня, как вышли из Леса, каждый день — бегом, надсаживая грудь, дым из ушей, секира уже приросла к рукам, всё время то бьёшь по головам, то сам получаешь... Дрались с тцарами, магами, даже богами, не говоря уж про всяких там чудищ и прочую мелочь. Потом сердце обливалось кровью в Куявии, что сейчас с каждым днём отдаляется за горным хребтом... А вот сейчас прямо носом тычут в местечко, где может пожить спокойно, без драк и надрываний сердца. — И как ты это мыслишь? — спросил он всё ещё с недоверием. Старик сказал быстро, чувствовалось, что план продуман давно: — Ты ждёшь в условленном месте. Я сейчас возвращаюсь, договариваюсь с тцаром. Привожу его... нет, не сейчас, лучше в полночь. Вы быстренько меняетесь одеждой. После чего расходитесь. Поодиночке, чтобы никто вас вместе не увидел. Тцар уходит в свою обсерваторию... нет, в уединение, а я тебя увожу во дворец, в тцарские покои, где ты будешь отдыхать две три недели. От силы — месяц. После чего так же тайно поменяетесь... ты получишь больше золота, чем видел в своей жизни! Мрак подумал, что он видел золота побольше, чем старик даже может вообразить, но смолчал, не в золоте дело, спросил только: — И где тайная встреча? | |
| Просмотров: 2454 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 5.0/1 | |
| Всего комментариев: 0 | |
